(no subject)
Ars longa vita brevis
Однажды меня потрясла такая, почти булгаковская, история.
Июльским днём 1982 года в кабинете мистера Локвуда, заведующего отделом сценического реквизита Королевского Шекспировского театра в Стратфорде, раздался звонок.
Голос представился сотрудником оксфордской похоронной конторы со зловеще уместным названием "Ривс энд Пэйн" (pain-боль) и буднично заявил, что один из их недавно усопших клиентов оставил кое-что театру в завещании.
"Вот как! Как это приятно. На какую сумму?" - спросил оживившийся заведующий, представив себе какого-то театрала из Оксфорда, решившего завещать...
И вот тут в нашем повествовании вступают тревожные валторны.
"Трудно сказать. Это его череп" - буднично, немного устало ответила трубка голосом мужчины средних лет.
Демонический хохот не раздался. Напротив, именно усталое звучание голоса убеждало мистера Локвуда, что это не розыгрыш.
"Зачем?" -выдавил из себя заведующий отделом реквизита.
Из трубки донёсся шелест бумаги ( принимая во внимание контекст, Мистер Локвуд почти ожидал услышать адские вопли грешников, хотя работа в театре приучила его и не к такому).
"Вот, здесь. - и голос прочёл: "Наш клиент желает, чтобы его череп использовался в качестве сценического реквизита Королевского Шекспировского театра. Я понимаю Ваше изумление, сэр, я сам был крайне удивлен, когда нам позвонил его адвокат и попросил подготовить череп мистера Чайковского к отправке в RSC. Вот тут написано:"Как реквизит в спектакле "Гамлет". Воля усопшего, сами понимаете...К тому же, он был иностранец. Поляк или русский."
"Как Вы сказали -фамилия...?"
"Чья?"
"Черепа..."
"Мистер Чайковский. Должен вас предупредить...он довольно свежий..."
"Свежий - что?"
"Череп. Перед использованием...ну, Вы понимаете...Нужно будет просушить в тёплом, сухом, хорошо проветриваемом помещении"
"Хорошо проветриваемом помещении..." -сомнамбулически повторил мистер Локвуд.
И посидев несколько секунд, глядя в окно на июльскую реку Эйвон, мистер Локвуд тут же связался с художественным руководителем театра Терри Хэндом.
...наконец, картонная коробка с действительно влажным еще черепом прибыла, к восторгу Терри Хэнда
"Представляете, настоящий череп Йорика в монологе Гамлета?! Настоящая бренность бытия, не пластмассовая!! Правда, надо подсушить..." - сказал Хэнд, отирая платком руку.
Мы опускаем подробности того, как месяцами сушили череп на крыше театра, как добывали разрешение "Управления человеческих тканей" (есть, оказывается, в Британии и такое управление!) для использования его на сцене.
Когда все было готово, и Гамлет произнёс :"Alas, poor Yorik!" , актеры завороженно смотрели в пустые глазницы черепа, и...не могли играть, потому что "слишком отвлекались на мысли о собственной смертности", как потом писалось в статьях. Информация просочилась в "Таймс", а оттуда- разнеслась по всей Англии, газетчики ликовали.
А вот актеры играть с настоящим черепом на сцене не могли.
Тем более, когда узнали его историю.
Как выразила это одна британская еврейская газета: "had no kishkas to do so" (да, здесь было именно то, одно русское слово, непонятное англичанам)
...История эта началась в 1942 году в Варшавском гетто, где оказалась семья варшавян Краутхаммеров.
Бабушка, пианистка, чудом спаслась с внуком Анджеем из этого ада.
Когда в Варшаве подпольщики спросили ее, какие имена писать на поддельных паспортах, ей пришло в голову почему-то это спасительное имя:
"Чайковские. Пишите: Селена и Анджей Чайковские"
Побег удался. Они добираются до Парижа, потом - до Америки.
Анджей становится Андрэ, потом -Эндрью.
О спасенном мальчике сам Артур Рубинштейн, с которым десятилетие спустя его сведет судьба, потом напишет: "Думаю, Андрэ Чайковский один из лучших пианистов своего поколения, и более того: он прекрасный музыкант!"
В 1958 году Андрэ решает переехать в Британию. Бабушка умерла. Родители погибли, где-то польский ледяной ветер сушит их безымянные черепа...
Он один во Вселенной, и в этом столько же скорби, сколько и непрошенной свободы. Он поселяется в Оксфорде (рояль занимает всю его крошечную гостиную). И вот, когда этого огромного, блестящего, черного кита вносят в комнату, он вдруг понимает, что не одинок, что их теперь двое! Здесь он пишет свои лучшие "Три ноктюрна". И в раскрытом окне шумит летний ночной дождь. И ему кажется: он различает в его шуме голоса и слова почти забытого языка. Но никого там: пустая улица. А когда он засыпает за роялем, приходят они, вслед за замеревшими звуками. Приходят и стоят под окном- те, кто только и может теперь, что смотреть из своей тьмы...
Ему будет всего 45, когда оксфордский доктор объявит ему приговор, вынесенный судьбой. Времени остается так удручающе мало и с каждым днем все меньше...
У него нет времени на преходящее, сиюминутное, неважное: может, поэтому здесь настигает его страсть к Шекспиру. Он работает над своей версией оперы "Венецианский купец"...
С королевским симфоническим оркестром у него не ладится: он становится все более и более эксцентричен, даже для англичан. Однажды, например, он во время ответственной записи концерта Моцарта начал исполнять шутовские импровизации, перкуссивные каденции в стиле Бартока, опять и опять...
И опять.
Дирижер не выдержал и крикнул: "Довольно!!"
Однажды весной, уже зная, что смертельно болен, он едет в Страфорд на "Гамлета". И, глядя на полутемную сцену 5 го акта, вдруг понимает, КТО в этой пьесе для самого Шекспира был Самым Главным Героем.
"A fellow of infinite jest, of most excellent fancy"
И принимает решение...
Череп его до сих пор хранится, согласно воле Андрэ Краутхаммера(Чайковского), в специальной камере в отделе сценического реквизита королевской Шекспировской труппы. С тех пор только один замечательный британский актер Дэйвид Теннант отважился сыграть в 2008 году Гамлета в Стратфорде с черепом Андрэ в руке))
Впрочем, говорят, сейчас череп, по прошествии стольких лет, слишком хрупок, чтобы рисковать им в сценических движениях: можно разбить...
А я задаю себе вопрос незадачливого мистера Локвуда: ЗАЧЕМ? Зачем Андрэ это сделал? Что он хотел этим сказать обреченный болезнью художник?
Художник -всегда художник, и в смерти гораздо больше, чем в жизни...
И под шум еще одного английского дождя, всегда говорящего с каждым на его родном языке, вдруг понимаю: неведомый мне музыкант, выживший в Холокосте, пытался найти связь всего со всем, без этого было невыносимо.
Связать все: Моцарта, Баха (еще одну свою великую любовь), Варшавское гетто, страх, побег, верещагинский холм безымянных родных и чужих черепов на лютых, февральских ветрах, этот летний дождь, шекспировскую Вселенную - бесконечную, всеприемлющую и всеутешающую, и главного героя, который никогда не появляется на сцене -шута Йорика, и Чайковского, который дал ему спасительное имя, и себя самого, Анджея Краутхаммера, шута в высоком смысле - пианиста, переполненного счастьем своего кратковременного спасения, в течение которого с особенной остротой успел понять:
Ars longa vita brevis
По крайней мере, только этого еще никто не опроверг!
